Закоптелая избушка,
    На скамье старик седой.
    От окна в одну зарубку
    Не светло в лачужке той.
    Только дверью приоткрытой
    Освещается изба.
    Вон лучи упали на пол,
    Наподобие снопа.
    Дед в углу латает лапоть
    Под единственным окном, —
    Тихо возится он с лыком
    И стучит кочедыком.
    А лучи, скользя украдкой,
    Ближе, ближе подошли
    И на голову седую
    Старцу вещему легли.
    Заиграло солнце ярко
    В волосах у старика.
    Ноша лет ему сегодня,
    В светлый симек, не тяжка.
    Ковыряясь в лапте, что-то
    Бормоча под нос себе,
    Не заметил он, как кто-то
    Подошел к его избе.
    У открытой двери тихо
    Стала женщина одна,
    И седому старцу молвит
    Слово теплое она.
    Это — бедная старушка,
    Мать Сетнера, подошла.
    Сын её, Сетнер, страдает
    От каких-то духов зла.
    Мать подумала, смекнула:
    Ворожбой помочь нельзя ль?
    И поведала, вздыхая,
    Старику свою печаль.
    
    Долго длилась их беседа,
    Говорили обо всём:
    И о нравах древних дедов,
    И о прошлом о своем.
    Наконец вещун-кудесник
    Согласился погадать.
    За труды чулки, рубаху
    Посулила старцу мать.
    Старец встал, оставив дело,
    Лапоть ветхий отложил;
    Плотно дверь закрыл и крепко
    Кочергою заложил.
    На себя надел он шубу,
    А подмышку шапку взял;
    Пред собой монету бросил,
    Сам на старый лемех встал;
    Проведя сухой ладонью
    По бородке по седой,
    На потертую монету
    Он уставился, слепой.
    
    Медлит старый предсказатель;
    А потом, разжав уста,
    Обратясь лицом к старушке,
    Он сказал ей тихо так:
    «Лоб пробит и в сердце рана,
    К исцеленью нет пути.
    Что судил великий пюлех,
    От того нам не уйти.
    Кровь горячую дал пюлех,
    Душу мягкую ему;
    Но судил он век короткий,
    Жизнь тяжелую к тому ж.
    Дни холодные настанут —
    Кровь застынет, всё суша;
    Дни жестокие настанут —
    Очерствеет в нем душа.
    Дни горячие вернутся —
    Вновь, как пламя, вспыхнет кровь,
    И сгорит, испепелится
    Вся душа, растаяв вновь».
    
    Кончил старый и в глубокой
    Задержался думе он;
    Шубу с шапкой на скамейку
    Сбросил, чем-то сам смущен.
    А потом к старушке снова
    Обратил свои слова
(Та сидела на скамейке
    И качалась, чуть жива):
    «То не духи зла, не ерех,
    Что болезни шлет на нас;
    Не коварство киреметя,
    Не дурной колдуний глаз.
    Нет, Сетнера в книгу жизни
    Пюлех с жребием таким
    Записал. Не плачь, родная:
    Нам ли, смертным, спорить с ним?»
    
    Так кудесник напророчил
    И в смятенье замолчал,
    Снова взялся за работу —
    И ни слова не сказал.
    Свесив голову, старушка
    Грустно двинулась домой.
    А старик присел на лавку,
    Чтоб закончить лапоть свой.
    Но, в недоуменье, что-то
    Все бормочет дед седой:
    «Как же это так сегодня?—
    Говорит он сам с собой, —
    Ворожа наивным людям,
    Я доныне их всегда
    Суесловием морочил,
    Зная, в чём у них беда.
    А сегодня... неужели
    Сердцем правду угадал?
    Ведь хотел наврать старушке, —
    Значит верно? Вот не ждал!»